не было выбора. В этом суть, они тратят свою жизнь на то, чтобы ее обеспечить. Чтобы было, что есть и в чем ходить, чтобы жене было из чего приготовить ужин, чтобы купить ребенку новый ранец, взамен старого — рваного, потрепанного пыльными школьными коридорами. Они нагружают свое тело, так же, как кто-то в другом месте нагружает свою голову, ради этих же самых целей. И я бы не сказал, что труд одних чем-то лучше труда других. Вред организму от офисной работы, наверно, вполне может быть сопоставим с вредом от работы физической. А нервы? Они главный возбудитель всех известных болячек. Даже не знаю, где нервов больше. И тоже, люди работают по сорок — пятьдесят часов в неделю, чтобы просто жить. Просто не умирать с голоду, и у них тоже нет выбора. Да, есть еще родственники, друзья, супруги, дети — все те, кому лихо можно запрыгнуть на шею. Но ведь не у всех. Да и для тех, у кого они есть, это тоже временно. Не всем родиться с золотой ложкой во рту. Да и понимают ли они свое счастье — просто жить, как хочешь? Вряд ли. Свободу жить, можно только заслужить, ежедневным, тяжелым, пронизывающим насквозь шрамами проблем, трудом. Зато понятно, за что бороться. Всегда виден результат. Ты жив, и значит — ты заработал этот день.

А я не заработал. Вместо того, чтобы заняться делом ради которого и затевалось все, ради которого я переехал, изменил окружение, себя, я мучаюсь в сомнениях и тревогах, я провожу время непонятно как и непонятно с кем. Стоит трезво смотреть на вещи — я откровенно задолжал этой жизни.

Вернувшись в свою квартиру, я открыл ноутбук и бросил пальцы на черную клавиатуру.

«Каникулы пролетели очень быстро для Андрея. Это были волшебные дни его первой любви. Время, которое раньше было ограниченно занятиями в школе, теперь имелось предостаточно. Каждое утро Андре сбегал к Наташе, где они весь день до прихода родителей наслаждались друг другом. Это было удивительное, новое чувство — взрослой радости, счастья обладания кем-то, и радость, что кто-то обладает тобой. Молодая пара не могла насытиться друг другом, не расставаясь до самой ночи. И только по дороге домой, когда родительский запрет гнал в скучный бытовой мир, Андрей оставался со своими мыслями наедине. И мысли эти носили не самый приятный характер.

Да, он стал другим, он стал лучше. Лучше ли? У него теперь есть любимая. Именно так, не просто какая-то девушка, а именно любимая, которая, конечно, теперь будет с ним всегда, на которой он женится, как только они закончат школу, с которой он вместе будет путешествовать, создаст семью, будет воспитывать детей, состарится и умрет, безусловно, в один день. Любимая, даже от мысли о которой, у него сжималось сердце — так она была хороша, так много места она занимала в его маленьком мире. Любимая, которую он заслужил, завоевал, отстоял в боях. Делает ли этот факт его лучше? Конечно.

Он стал примерным учеником. Впервые за долгое время он больше не прячется за учебником, когда учитель выбирает, кого вызвать к доске. Он стал больше понимать про себя и про мир, его оценки радуют родителей и учителей. И определенно у него появилась перспектива самому поступить в институт, в чем так сомневались многие. И это делает его лучше.

У него появился друг, сильный, умный, интересный, который на время даже стал зависим от него. Значит, у Андрея было что-то такое, чего не было даже у самого крутого пацана в школе. Раньше он таким похвастать не мог. Ни друзья, которых, откровенно говоря, просто не было, ни даже приятели, не обладали такими способностями, какими обладал Шмель. А не зря же говорят, что твое окружение делает и тебя. А значит присутствие новенького именно рядом с Андреем, делает его лучше.

А еще он стал физически более крепок. У него появились навыки реальной борьбы, благодаря которым он сумел достичь многого. Тут дело даже не в умении бить морду, а в ощущении, что если такой способ решения конфликта понадобиться, Андрей сможет его применить.

Но были вещи, которые занести в этот актив никак не получалось. Казалось бы, ну и хрен с ними, и так всего много, однако же, эти самые вещи за время каникул превратились в милых пушистиков, наносящих незначительные травмы роговыми отростками поверхностным слоям невидимой субстанции внутри человека, отвечающей за совесть.

И первое, что сразу вспоминалось в этой связи — инцидент возле школы. Андрей много думал на каникулах про то избиение (дракой это назвать язык не поворачивался) размышляя о нем, как неком опыте, ставшим, как и прочий опыт, частью его сути. С одной стороны, он был даже рад, что смог „не сплоховать“ и в нужный момент собраться для решающего движения. Более того, сама победа, пусть и в составе дуэта, над таким серьезным соперником, как Гриша — вдохновляла. Кто еще мог похвастаться такой? Да и договоренность, которая сблизила их со Шмелем была выполнена. Казалось бы — вокруг одни плюсы, но нет. Избиение — это не драка, дружба — не заговор, а хороший человек — не тот, кто будет потворствовать реваншистским планам безумного мстителя. Да и сам факт свершившийся экзекуции делал Андрея в его собственных глазах не очень хорошим. Это было неприятное чувство, накрывающее балдахином тоски любую, даже самую светлую эмоцию. Всегда добрый мальчик Андрей теперь не мог искренне смеяться нелепым отцовским шуткам, не мог радоваться маминому яблочному пирогу, больше не мог беззаветно придаваться мечтаниям, погружаясь в удивительный мир вечерних фильмов. Это было обидное ощущение пролитой чернильницы на белой скатерти, которую уже не отстираешь. Только вот скатерть можно выкинуть…

А еще этот Лис. Он же совсем не дал возможности объясниться. Сколько раз Андрей представлял себе, что придет на их боевую поляну и расскажет все их предводителю. И про Шмеля, и про их заговор, и про свою роль, которая была „совсем крошечной“. Но он мог только представлять такое, решиться на поход к Лису, было не в его силах. На самом деле Андрей понимал, как нелепо будут звучать его объяснения, как трусливо будет слышаться его стукачество на своего друга. Да и разве он не заслужил такого обращения своим поступком. Конечно, заслужил. И все равно очень хотелось прийти к предводителю, покаянно склонить голову и просить прощения, за то, что так подвел. Но Лис не простит, как не простил бы любой,